![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
anafema_device- 3 -
окончание
Я вернулся в контору и, взяв большую станционную лампу, пошел наверх в спальню Ларри, чтобы осмотреть ее более тщательно. Костюм, который он обычно надевал на работу, висел на стене. Его бритвенные принадлежности и серебряные щетки для волос, которые мисс Мэстерсон подарила ему на Рождество, лежали на комоде. Верхний ящик комода был открыт, пара белых лайковых перчаток валялись в углу. Смятый белый галстук-ленточка свисал с вешалки, похоже , что Ларри счел его неподходящим к костюму. На комоде были разбросаны несколько чистых дырявых носовых платков, по-видимому, он бросал их прямо на месте, разворачивая в в поисках целого. Черное шелковое кашне свисало через спинку стула и цилиндр криво примостился на голове гипсового бюста Парнелла, героя Ларри. Но его вечернего костюма нигде не было, он явно успел переодеться для бала. Пальто все еще лежало в сундуке и туфли для танцев стояли рядом с кроватью, так же, как и повседневная обувь. Я знал, что эти туфли немного жали ему. Когда я навещал его в прошлое воскресенье, он шутил на этот счет, но эта пара была у него единственная и как бы он не пытался, вряд ли он смог бы раздобыть другую пару танцевальных туфель здесь, в Гровере. Все это заставило меня сильно задуматься. Ларри всегда привередливо выбирал себе обувь и я хорошо знал его гардероб. Я заглянул в стенной шкаф и обнаружил там всю обувь, которая у него была. Даже допуская, что он решил пренебречь пальто, неввозможно было представить, что он вышел на улицу в такое ненастье без ботинок. Я также заметил, что хирургический чемоданчик, какими обычно оснащены пассажирские поезда, был открыт и от рулона ваты оторвали кусок. Каждое сделанное мною открытие только усиливало мою растерянность. Даже учитывая, что Фреймарк приходил и сыграл с моим другом злую шутку, он не мог заставить того исчезнуть так, чтобы никто на станции этого не заметил.
- Герцог, старина, - сказал я бедному спаниелю, который фыркал и скулил у кровати, - Ты не выполнил свой долг. Ты должен был видеть, что произошло между твоим хозяином и этим грязным азиатом. Пора бы тебе дать мне хоть какую-нибудь наводку.
Я решил пойти спать и вернуться к этому ужасному делу завтра утром. Кровать выглядела смятой, поэтому я расправил ее немного прежде чем лечь. Я убрал подушку, стянул матрас и тут заметил на обивке во главе кровати темно-красное пятно размером с мою ладонь. По спине заструился холодный пот и руки у меня опасно ослабели, когда я подносил лампу поближе, чтобы поставилть ее на стул около кровати. Но Герцог был быстрее меня. Он увидел пятно и, заскочив на кровать, начал вывать и скуливать, как собака, которую нещадно отхлестали. Я наклонился и потрогал пятно. Оно уже высохло, но его цвет и консистенция безошибочно указывали на свернувшуюся кровь. Я схватил свое пальто и жилет и побежал вниз. Герцог, поскуливая, ринулся за мной. Первым моим побуждением было позвать кого-нибудь, но с перрона не было видно ни одного горящего окна, все работники станции уже давно были в кроватях. Затем я вспомнил, что здесь, в предгорьях, Ларри часто жаловался на кровотечения из носа, но даже это не смогло успокоить мои нервы. Я знал, что ничто на свете не заставит меня спать в той кровати.
Ларри всегда держал хороший запас бренди и соды, поэтому я налил себе стакан, сложил в печь дрова и запер дверь. Потом выключил лампу и лег на диспетчерском столе. Я часто так спал во время ночной смены. Сначала мне не давал спать Герцог, который скулил, топтался и скребся в дверь в беспокойстве. Он все не останавливался и через некоторое время я окончательно перестал владеть собой. И, несмотря на мое обычное хладнокровие, сейчас я бы не согласился на все деньги Вайоминга, чтобы открыть эту дверь. От нее тянуло холодом и я даже задвинул большой ржавый засов, который никогда ранее не использовался. Мне показалось, что он тяжело застонал, когда я задвигал его, но, возможно, это стонал ветер снаружи. Затем я попытался заставить его прекратить скулить и шлепал его, пока он не обиделся и не улегся под дверью, положив морду между лапами. Его глаза горели, как тлеющие угли, и он не сводил их с щели под дверью. Общая атмосфера была довольно мрачной, но бренди вызвало сонливость и наконец я заснул.
Примерно в три часа утра меня разбудил собачий вой - низкий, жалобный и смутно похожий на человеческий. Пока я протирал глаза, приходя в себя после сна, послышался еще один звук - скрежет мела по деревянной доске. Я повернул голову направо и увидел человека, стоящего ко мне спиной и что-то пишущего мелом на информационной доске. Я сразу признал широкие плечи и красиво вылепленную голову моего друга. Но что-то было такое в его фигуре, что я не смог ни позвать его по имени, ни даже швеленуть ни одним мускулом. Он закончил писать и уронил мел и я отчетливо услышал стук, с которым он упал. Он сделал жест, словно отряхивая пальцы от мелы, а затем повернулся и посмотрел на меня, прикрывая левой рукой рот. Я мог отчетливо видеть его в мягком свете станционной лампы. На нем был вечерний костюм, на ногах – черные носки. Он начал медленно и тихо, как тень, перемещаться к двери. Была в его движениях какая-то неподдающаяся описанию оцепенелость, как если бы все его члены были заморожены. Его лицо было белым, как мел, а волосы казались влажными и были прилизаны на висках. Глаза у него были бесцветными, как студень, и тусклыми, как свинец, и он смотрел прямо перед собой. Когда он переместился к двери, то опустил руку, чтобы открыть засов. Поскольку лицо его было ы этот момент повернуто прямо ко мне, я увидел, что нижняя челюсть у него отвисла и опиралась на воротник, а рот был широко открыт и набит ватой! В ту же секунду я понял, что смотрю в лицо мертвеца.
Дверь открылась и оцепенелая черная фигура в носках бесшумно, как кошка, выскользнула в ночь. По моему, я слегка обезумел в ту минуту. Смутно помню, как выбежал на запасной путь и стал бегать вперед и назад с криками - Ларри, Ларри! - пока ветер не вернул эхом мой крик. Мириады звезд сияли на небе и снег блестел в их свете, но все, что я мог видеть, это бескрайнюю белую равнину без малейших признаков тени. Когда наконец я вернулся на станцию, то увидел, что Герцог неподвижно лежит перед дверью. Я стал на колени рядом с ним и позвал его по имени. Но бедный Герцог уже ничего не мог услышать. Хозяин и его пес ушли вместе. Я отнес его в угол и накрыл ему морду, потому что глаза у него были такими же бесцветными и тусклыми, как глаза на том ужасном лице, которое когда-то так мне нравилось.
Доска? O нет, я о ней не забыл. По старой привычке я записал на доске время своего появления в конторе, потому что на таких незначительных станциях, как Гровер, обычно не записывают время прохождения поездов. Мои записи были стерты влажной рукой, даже следы пальцев остались, и на доске синим мелом написали следующие знаки:
C. B. & Q. 26387.
Я сидел перед доской, разговаривая сам с собой и накачиваясь бренди до тех пор, пока синие значки не затанцевали у меня перед глазами, как картинки в волшебном фонаре, когда меняют очередной слайд. Я пил, пока изо всех моих пор не начал сочиться пот и зубы не застучали, и я не почувствовал тошноту. Наконец меня озарило. Я схватил накладную – вагон с шерстью, который отправился из Гровера в Бостон имел номер 26387.
Не помню, как провел остаток ночи, потому что когда красное и сердитое солнце озарило белую пустыню, начальник отделения нашел меня, сидящим около печи с пустой бутылкой из под бренди. В голове у меня билась одна мысль, что тот вагон с номером 26387 нужно как можно скорее остановить и проверить, и что это требование надо каким-то образом объяснить.
Я сообразил, что мы могли бы легко перехватить вагон в Омахе и телеграфировал фрахтовому агенту, чтобы он внимательно осмотрел вагон и доложил о всем необычном. Тем же вечером я получил известие от агента, что в конце вагона, под мешком с шерстью было обнаружено тело во фраке, в кармане которого лежал веер и приглашением на инаугурационный бал в Шайенне. Я попросил его не трогать тело до моего прибытия и поспешил в Омаху. Но перед отъездом мне сообщили из шайеннского отделения, что Фреймарк сбежал из города, на западном поезде компании Union Pacific. Детективы компании так и не смогли его разыскать.
Все стало вполне ясным. Фреймарку, служащему железной дороги, не составило труда спрятать тело в вагоне и запечатать его. Затем он написал записку от имени Ларри для проводника. Он происходил из расы, не обладающей ни сентиментальностью, ни высокой моралью, и поскольку его прошлое было более бесславным, даже чем его происхождение, он сел на дополнительный поезд и отправился на бал, чтобы танцевать с мисс Мэстерсон, в то время как кровь Ларри еще не высохла на его руках.
В последний раз я увидел Ларри О'Тула лежащим неподвижно на столе в похоронном бюро в Охаме. Он был в вечернем костюме и черных носках, точно так, как я его видел сорок восемь часов назад. В кармане фрака у него был веер Хелен Мэстерсон. Его рот был широко открыт и набит ватой.
Ему выстрелили в рот, пуля попала между третьим и четвертым позвонками. Крови вытекло мало и ее впитала вата. Ссора произошла приблизительно в пять часов. После ужина Ларри оделся для бала, не не стал обуваться, а лег, чтобы немного поспать, рассчитывая, что свисток дополнительного поезда разбудит его. Феймарк вернулся и застрелил его спящим, затем спрятал его тело в вагоне с шерстью, который, если бы не моя телеграмма, не открывали бы еще несколько недель.
Вот и вся история. Мне нечего больше сказать, за исключением одной детали, о которой я не стал упоминать начальству. Когда я прощался со своим дорогим другом перед тем, как гробовщик и коронер занялись телом, я снял с его правой руки кольцо, которое подарила ему мисс Мэстерсон, и увидел, что кончики пальцев у него были испачканы голубым мелом.
окончание
Я вернулся в контору и, взяв большую станционную лампу, пошел наверх в спальню Ларри, чтобы осмотреть ее более тщательно. Костюм, который он обычно надевал на работу, висел на стене. Его бритвенные принадлежности и серебряные щетки для волос, которые мисс Мэстерсон подарила ему на Рождество, лежали на комоде. Верхний ящик комода был открыт, пара белых лайковых перчаток валялись в углу. Смятый белый галстук-ленточка свисал с вешалки, похоже , что Ларри счел его неподходящим к костюму. На комоде были разбросаны несколько чистых дырявых носовых платков, по-видимому, он бросал их прямо на месте, разворачивая в в поисках целого. Черное шелковое кашне свисало через спинку стула и цилиндр криво примостился на голове гипсового бюста Парнелла, героя Ларри. Но его вечернего костюма нигде не было, он явно успел переодеться для бала. Пальто все еще лежало в сундуке и туфли для танцев стояли рядом с кроватью, так же, как и повседневная обувь. Я знал, что эти туфли немного жали ему. Когда я навещал его в прошлое воскресенье, он шутил на этот счет, но эта пара была у него единственная и как бы он не пытался, вряд ли он смог бы раздобыть другую пару танцевальных туфель здесь, в Гровере. Все это заставило меня сильно задуматься. Ларри всегда привередливо выбирал себе обувь и я хорошо знал его гардероб. Я заглянул в стенной шкаф и обнаружил там всю обувь, которая у него была. Даже допуская, что он решил пренебречь пальто, неввозможно было представить, что он вышел на улицу в такое ненастье без ботинок. Я также заметил, что хирургический чемоданчик, какими обычно оснащены пассажирские поезда, был открыт и от рулона ваты оторвали кусок. Каждое сделанное мною открытие только усиливало мою растерянность. Даже учитывая, что Фреймарк приходил и сыграл с моим другом злую шутку, он не мог заставить того исчезнуть так, чтобы никто на станции этого не заметил.
- Герцог, старина, - сказал я бедному спаниелю, который фыркал и скулил у кровати, - Ты не выполнил свой долг. Ты должен был видеть, что произошло между твоим хозяином и этим грязным азиатом. Пора бы тебе дать мне хоть какую-нибудь наводку.
Я решил пойти спать и вернуться к этому ужасному делу завтра утром. Кровать выглядела смятой, поэтому я расправил ее немного прежде чем лечь. Я убрал подушку, стянул матрас и тут заметил на обивке во главе кровати темно-красное пятно размером с мою ладонь. По спине заструился холодный пот и руки у меня опасно ослабели, когда я подносил лампу поближе, чтобы поставилть ее на стул около кровати. Но Герцог был быстрее меня. Он увидел пятно и, заскочив на кровать, начал вывать и скуливать, как собака, которую нещадно отхлестали. Я наклонился и потрогал пятно. Оно уже высохло, но его цвет и консистенция безошибочно указывали на свернувшуюся кровь. Я схватил свое пальто и жилет и побежал вниз. Герцог, поскуливая, ринулся за мной. Первым моим побуждением было позвать кого-нибудь, но с перрона не было видно ни одного горящего окна, все работники станции уже давно были в кроватях. Затем я вспомнил, что здесь, в предгорьях, Ларри часто жаловался на кровотечения из носа, но даже это не смогло успокоить мои нервы. Я знал, что ничто на свете не заставит меня спать в той кровати.
Ларри всегда держал хороший запас бренди и соды, поэтому я налил себе стакан, сложил в печь дрова и запер дверь. Потом выключил лампу и лег на диспетчерском столе. Я часто так спал во время ночной смены. Сначала мне не давал спать Герцог, который скулил, топтался и скребся в дверь в беспокойстве. Он все не останавливался и через некоторое время я окончательно перестал владеть собой. И, несмотря на мое обычное хладнокровие, сейчас я бы не согласился на все деньги Вайоминга, чтобы открыть эту дверь. От нее тянуло холодом и я даже задвинул большой ржавый засов, который никогда ранее не использовался. Мне показалось, что он тяжело застонал, когда я задвигал его, но, возможно, это стонал ветер снаружи. Затем я попытался заставить его прекратить скулить и шлепал его, пока он не обиделся и не улегся под дверью, положив морду между лапами. Его глаза горели, как тлеющие угли, и он не сводил их с щели под дверью. Общая атмосфера была довольно мрачной, но бренди вызвало сонливость и наконец я заснул.
Примерно в три часа утра меня разбудил собачий вой - низкий, жалобный и смутно похожий на человеческий. Пока я протирал глаза, приходя в себя после сна, послышался еще один звук - скрежет мела по деревянной доске. Я повернул голову направо и увидел человека, стоящего ко мне спиной и что-то пишущего мелом на информационной доске. Я сразу признал широкие плечи и красиво вылепленную голову моего друга. Но что-то было такое в его фигуре, что я не смог ни позвать его по имени, ни даже швеленуть ни одним мускулом. Он закончил писать и уронил мел и я отчетливо услышал стук, с которым он упал. Он сделал жест, словно отряхивая пальцы от мелы, а затем повернулся и посмотрел на меня, прикрывая левой рукой рот. Я мог отчетливо видеть его в мягком свете станционной лампы. На нем был вечерний костюм, на ногах – черные носки. Он начал медленно и тихо, как тень, перемещаться к двери. Была в его движениях какая-то неподдающаяся описанию оцепенелость, как если бы все его члены были заморожены. Его лицо было белым, как мел, а волосы казались влажными и были прилизаны на висках. Глаза у него были бесцветными, как студень, и тусклыми, как свинец, и он смотрел прямо перед собой. Когда он переместился к двери, то опустил руку, чтобы открыть засов. Поскольку лицо его было ы этот момент повернуто прямо ко мне, я увидел, что нижняя челюсть у него отвисла и опиралась на воротник, а рот был широко открыт и набит ватой! В ту же секунду я понял, что смотрю в лицо мертвеца.
Дверь открылась и оцепенелая черная фигура в носках бесшумно, как кошка, выскользнула в ночь. По моему, я слегка обезумел в ту минуту. Смутно помню, как выбежал на запасной путь и стал бегать вперед и назад с криками - Ларри, Ларри! - пока ветер не вернул эхом мой крик. Мириады звезд сияли на небе и снег блестел в их свете, но все, что я мог видеть, это бескрайнюю белую равнину без малейших признаков тени. Когда наконец я вернулся на станцию, то увидел, что Герцог неподвижно лежит перед дверью. Я стал на колени рядом с ним и позвал его по имени. Но бедный Герцог уже ничего не мог услышать. Хозяин и его пес ушли вместе. Я отнес его в угол и накрыл ему морду, потому что глаза у него были такими же бесцветными и тусклыми, как глаза на том ужасном лице, которое когда-то так мне нравилось.
Доска? O нет, я о ней не забыл. По старой привычке я записал на доске время своего появления в конторе, потому что на таких незначительных станциях, как Гровер, обычно не записывают время прохождения поездов. Мои записи были стерты влажной рукой, даже следы пальцев остались, и на доске синим мелом написали следующие знаки:
C. B. & Q. 26387.
Я сидел перед доской, разговаривая сам с собой и накачиваясь бренди до тех пор, пока синие значки не затанцевали у меня перед глазами, как картинки в волшебном фонаре, когда меняют очередной слайд. Я пил, пока изо всех моих пор не начал сочиться пот и зубы не застучали, и я не почувствовал тошноту. Наконец меня озарило. Я схватил накладную – вагон с шерстью, который отправился из Гровера в Бостон имел номер 26387.
Не помню, как провел остаток ночи, потому что когда красное и сердитое солнце озарило белую пустыню, начальник отделения нашел меня, сидящим около печи с пустой бутылкой из под бренди. В голове у меня билась одна мысль, что тот вагон с номером 26387 нужно как можно скорее остановить и проверить, и что это требование надо каким-то образом объяснить.
Я сообразил, что мы могли бы легко перехватить вагон в Омахе и телеграфировал фрахтовому агенту, чтобы он внимательно осмотрел вагон и доложил о всем необычном. Тем же вечером я получил известие от агента, что в конце вагона, под мешком с шерстью было обнаружено тело во фраке, в кармане которого лежал веер и приглашением на инаугурационный бал в Шайенне. Я попросил его не трогать тело до моего прибытия и поспешил в Омаху. Но перед отъездом мне сообщили из шайеннского отделения, что Фреймарк сбежал из города, на западном поезде компании Union Pacific. Детективы компании так и не смогли его разыскать.
Все стало вполне ясным. Фреймарку, служащему железной дороги, не составило труда спрятать тело в вагоне и запечатать его. Затем он написал записку от имени Ларри для проводника. Он происходил из расы, не обладающей ни сентиментальностью, ни высокой моралью, и поскольку его прошлое было более бесславным, даже чем его происхождение, он сел на дополнительный поезд и отправился на бал, чтобы танцевать с мисс Мэстерсон, в то время как кровь Ларри еще не высохла на его руках.
В последний раз я увидел Ларри О'Тула лежащим неподвижно на столе в похоронном бюро в Охаме. Он был в вечернем костюме и черных носках, точно так, как я его видел сорок восемь часов назад. В кармане фрака у него был веер Хелен Мэстерсон. Его рот был широко открыт и набит ватой.
Ему выстрелили в рот, пуля попала между третьим и четвертым позвонками. Крови вытекло мало и ее впитала вата. Ссора произошла приблизительно в пять часов. После ужина Ларри оделся для бала, не не стал обуваться, а лег, чтобы немного поспать, рассчитывая, что свисток дополнительного поезда разбудит его. Феймарк вернулся и застрелил его спящим, затем спрятал его тело в вагоне с шерстью, который, если бы не моя телеграмма, не открывали бы еще несколько недель.
Вот и вся история. Мне нечего больше сказать, за исключением одной детали, о которой я не стал упоминать начальству. Когда я прощался со своим дорогим другом перед тем, как гробовщик и коронер занялись телом, я снял с его правой руки кольцо, которое подарила ему мисс Мэстерсон, и увидел, что кончики пальцев у него были испачканы голубым мелом.
